19 марта 2012 года в Днепропетровском академическом театре русской драмы им. М. Горького по благословению митрополита Днепропетровского и Павлоградского Иринея Центр Православной Культуры «Лествица» представил очередной, двадцатый по счету, концерт музыкально-культурологического проекта «Место встречи – Остров классики». На творческом вечере в исполнении симфонического оркестра Днепропетровской областной филармонии под управлением заслуженного деятеля искусств Украины Натальи Пономарчук прозвучало последнее творение Петра Ильича Чайковского – Симфония №6 си минор, соч. 74, именуемая «Патетическая». Это произведение величайшего русского композитора в дни Великого поста выбрано не случайно. Дело в том, что в этой симфонии противопоставлены всеобщие и глубокие темы жизни и смерти, о чем свидетельствует ее название – «Патетическая», которое ей дал брат композитора – Модест. Сам же автор хотел дать ей программное название «Жизнь». Он шел умирать. И не в уличный гул он, дверь отворивши руками, шагнул, но в глухонемые владения смерти. Он шел по пространству, лишенному тверди, он слышал, что время утратило звук. И образ Младенца с сияньем вокруг пушистого темени смертной тропою душа Симеона несла пред собою как некий светильник, в ту черную тьму, в которой дотоле еще никому дорогу себе озарять не случалось. Светильник светил, и тропа расширялась. (И. А. Бродский, «Сретенье») Память смертная Великий Пост – своеобразный духовный итог прожитого года. Это – и переход, если вспомнить первоначальное значение слова «Пасха» – через некую черту в новую реальность. Если мы настроены верно, если правильно понимаем смысл Великого Поста, тогда мы словно умираем для греха. Снова Вечность звонит в наши колокола, и мы отправляемся в духовное странствие за Христом – а оно всегда лежит через Голгофский холм и пещеру Гроба Господнего в Гефсимании. И снова с особой остротой для нас встает тема жизни и смерти. Вернее, смерти ради жизни.… Ведь невозможно воскреснуть, не умерев! Зерно, не умерев, не прорастет (Ин. 12, 24). – провозглашает Тот, Который пришел на эту землю не для того, чтобы наслаждаться жизнью, но чтобы умереть за каждого из нас. Великий Пост недаром в православной традиции именуется Весной души. И по времени года он выпадает на весну, и именно с весенним возрождением внешне мертвой природы под действием теплых солнечных лучей можно сравнить реанимацию человеческой души, которая, словно под слоем льда безразличия и мусора повседневной суеты, пребывает до времени в состоянии некоего омертвения. Но стоит лишь очистить душу от гнета информационного и эмоционального мусора, отогреть теплотой сугубой молитвы, и она оживает…. И каждый раз мы словно переоцениваем свою жизнь, анализируем её, проходя через таинство покаяния – не просто исповеди – а попытки по-настоящему изменить себя к лучшему. Как помогает человеку в этом ощущение временного и Вечного, осознание того, что наступит день, когда каждый переступит незримую черту видимого мира! Конечность нашего земного бытия, физическая смерть – это то, что в православной традиции именуется, как «память смертная». «Помни про час смертный, и вовек не согрешишь!» – как часто подобные советы давали святые отцы своим духовным детям! Именно «память смертную» актуализирует в сознании современного человека последний фундаментальный труд Петра Ильича Чайковского, ставший своего рода завещанием композитора. Для светского музыковедения главная тема Шестой симфонии Чайковского – смерть. Задумывался ли сам автор, что эта симфония станет его лебединой песней? Что он сам умрет всего лишь через 9 дней после ее премьерного исполнения, которое продирижирует сам? Понимал ли, что именно эта музыка и через столетия после его ухода будет постоянно напоминать обезумевшему миру о том, что рано или поздно, но каждому из нас предстоит взглянуть в глаза смерти? «Жизнь» – несостоявшаяся Симфония Но только ли о физической кончине человека эта музыка? Да и возможно ли представить себе, что Чайковский писал симфонию только лишь про это? Для того чтобы ответить на все эти вопросы, необходимо погрузиться в историю… 1889 год. Чайковский, признанный и увенчанный лаврами славы, состоявшийся композитор – запишет в дневнике: «Мне ужасно хочется написать какую-нибудь грандиозную симфонию, которая была бы как бы завершением всей моей сочинительской карьеры…. Неопределённый план такой симфонии давно носится у меня в голове…. Надеюсь не умереть, не исполнив этого намерения…» Парадокс – но первоначальное название этой гипотетической симфонии – «Жизнь» (ми-бемоль мажор)! Конечно же, жизнь не как биологическое существование. Вот что подразумевал сам автор в комментариях к ее программе: «Первая часть – все порыв, уверенность, жажда деятельности. Должна быть краткой (финал смерть – как результат разрушения). 2-я часть: любовь, 3-я часть – разочарование, 4-я кончается замиранием (тоже краткая)», А вот ещё набросок: «Жизнь: Первое: Юность, Второе: препятствия! Вздор!, Кода: Вперёд, вперёд!». Но не пройдет и двух лет, как все поразительно изменится. Летом 1892-го работа над «Жизнью» начнет затягиваться, а уже в октябре – за год до смерти – Петр Ильич напишет: «Решил выбросить ее и забыть о ней. Решение это бесповоротно, и прекрасно, что оно мной принято». Музыка эта все же дойдет до нас уже в виде 3-го фортепианного концерта, но Чайковский, отказавшись от ми-бемоль-мажорной «Жизни», вовсе не отказался от идеи итогового произведения всего своего земного пути. Точно так же, как и несостоявшаяся симфония «Жизнь», новый опус под названием «Шестая симфония» будет обозначен им, как произведение с тайной программой. Что же заставило композитора резко поменять первоначальный замысел? То же, что часто заставляет и нас переосмысливать собственную жизнь, проводить ревизию в душе и преодолевать себя – заставили сделать это скорби. Внешне – ничего особенного, очередные злобные всплески критики, на которые, очевидно, наслоились усталость, эмоциональное опустошение, потери близких друзей.… А еще было необычайное путешествие: Божьим промыслом оказавшись в Европе, Чайковский наносит два крайне важных для понимания «Шестой» симфонии визита: в Зальцбург к Моцарту, и к своей воспитательнице, фрау Дюрбах. Первый визит – к любимейшему своему композитору. И могли ли не зазвучать в сознании Чайковского, всматривающегося в экспозицию музея, звуки вершины творчества Моцарта – его «Реквиема»? А второй визит – к воспитательнице – Чайковский наносит как бы сам к себе – в свое далекое, счастливое детство.… О пережитом тогда композитор писал своему старшему брату: «По временам я до того переносился в это далекое прошлое, что делалось как-то жутко и в то же время сладко и все время мы оба удерживались от слез». А вот отрывок из письма любимому племяннику Володе Давыдову, сыну сестры, как две капли воды похожему на композитора, тому, кто заменил Чайковскому сына, и кому он завещал все права на свою музыку. Именно Володе Давыдову и была посвящена «Шестая»: «Во время путешествия у меня явилась мысль другой симфонии, на этот раз программной, но с такой программой, которая останется для всех загадкой, – пусть догадываются, а симфония так и будет называться ПРОГРАММНАЯ СИМФОНИЯ (N6)… Программа эта самая что ни на есть проникнутая субъективностью, и нередко во время странствования, мысленно сочиняя ее, я очень плакал. Теперь, возвратившись, сел писать эскизы, и работа пошла так горячо, так скоро, что менее чем в четыре дня у меня совершенно готова была первая часть и в голове уже ясно обрисовались остальные…. По форме в этой симфонии будет много нового, и между прочим, финал будет не громкое аллегро, а наоборот, самое тягучее adagio. Ты не можешь себе представить, какое блаженство я ощущаю, убедившись, что время еще не прошло и что работать еще можно». Смерть для Чайковского: злой фатум или рождение в вечную жизнь? Что же это за тайная программа? Мы можем лишь предполагать. По периоду написания – это была последняя весна композитора. Родилась симфония очень быстро, на волне необычайного вдохновения. «ГОСПОДИ, БЛАГОСЛОВИ!» – именно эти слова были начертаны Чайковским на первом нотном листе эскиза. На последнем листе рукой Петра Ильича запечатлелись другие слова: «ГОСПОДИ, БЛАГОДАРЮ ТЕБЯ!». Еще не закончился последний Великий пост в его жизни, а звуковой замысел уже был окончен полностью. А не стало ли это произведение его исповедью и покаянием в звуке? Ровно девять дней спустя после исполнения этого звукового покаяния душа его была взята из этого мира, словно Господь ждал этого момента. Сам Чайковский воспринимал эту музыку, как некий невербальный Реквием – об этом говорит его общение с князем и поэтом Константином Романовым. Князь предложил Чайковскому написать музыку на стихотворение «Реквием» замечательного поэта Алексея Апухнина – кстати, соученика и близкого друга Чайковского. Вот несколько строк из этой поэзии: «Вечный покой отстрадавшему много томительных лет, Пусть осияет раба Твоего нескончаемый свет! Дай ему, Господи, дай ему, наша защита, покров, Вечный покой со святыми Твоими во веки веков!» На это сам композитор ответил, что Реквием уже написан: именно об этом – его последняя симфония, особенно – ее финал. Но что для Чайковского – Реквием? Символ ли неотвратимого фатума, перемешанного с бессмыслицей атеистического не-бытия? Поставим вопрос иначе: как относится Чайковский к смерти? Последние 10 лет своей жизни Петр Ильич восходит в своем религиозном сознании к твердой вере. Он изучает Священное Писание и оставляет для потомков на полях свои пометки, позволяющие четче понять его внутреннее кредо. Вот, например, напротив отрывка из книги притч Соломона, там, где праведнику обещается умножение дней его земной жизни, Чайковский ставит риторический вопрос: «Это ли нужно христианину?» Может быть, христианину-Чайковскому гораздо важнее то, что ждет верующего во Христа за гробом – а именно – нескончаемый свет Божественной любви и славы? А тогда и смерть для Чайковского – это не злой фатум. Ведь звучит же в первой части тема молитвенного призыва: «Со святыми упокой»! И недаром мы не празднуем дни рождений святых, а чтим дни их отхода от временной жизни – ибо для христианина смерть – это рождение в жизнь вечную. Но чтобы родиться в эту вечную жизнь, нужно пройти через внутреннее перерождение. Нужно посмотреть на свою жизнь как бы со стороны, и спросить у Господа: «Такой ли Ты хотел видеть мою жизнь?» Нужно после этого умереть для страстей, для греха, и ожить для покаяния, для молитвы и любви. К этому призывает нас Великий пост, к этому призывает Чайковский. И для этого в звуках своей последней Симфонии он ведет слушателя через воспоминания о своей жизни – о любви и мечтах во второй части. И если в юности – это любовь-страсть, то с годами она трансформируется в любовь-заботу о ближнем. О земных победах, о звоне славы, о шуме восторженной толпы рассказывает Чайковский маршем третьей части. Наверное, почитание свое он воспринимал с некоторой иронией, потому и повествует о нем в разделе под шутливо-ироничным названием «скерцо». Но вот наступает финал симфонии, а с ним – и финал житейской суеты. Как ты прожил земную жизнь? Смог ли победить страсти? Согрел ли ближнего своей любовью? Почему так мало успел сделать доброго? Господи, у меня одно упование: Твое неизреченное милосердие и прощение. Об этом – плач и молитва финала, сокрушение и надежда, запечатленные в звуках оркестра. Музыка Великого поста В прежние времена на время Великого поста в городах прекращались всяческие развлечения, в том числе – и концерты. Но существует музыка, которую слушать Великим постом не просто можно – полезно. К такой музыке относится «Шестая» Чайковского. Она отрезвляет нас, и этим помогает превратить весну природы в весну Духовную через искреннее сокрушение о себе, через осознание конечности жизни земной и бесконечности жизни вечной. Именно она сияет неземным светом в коде первой части. Этот свет – знак нашей встречи с Богом. Ведь, если человек не встретит Бога, не причастится Богу, Великий пост прошел зря. И не только пост – вся его жизнь прошла впустую. Встреча эта в жизни Чайковского состоялась – об этом красноречиво свидетельствуют его дневники, исписанные им поля Библии, наконец, звуки симфонии, которые не оставляют в зале равнодушных. священник Георгий Скубак (Статья написана на основе выступления ведущего концерта – музыковеда из Киева, заслуженного деятеля искусств Украины протодиакона Николая Лысенко)